Неточные совпадения
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он на большой бал в
новой каске. Ты видел
новые каски?
Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.
Лакей был хотя и молодой и из
новых лакеев, франт, но
очень добрый и хороший человек и тоже всё понимал.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный мир Славян должен вместе с Россией начать
новую эпоху в истории,
очень заинтересовал его, как нечто совершенно
новое для него, несмотря на то, что и любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли.
Сначала Левин думал сдать всё хозяйство, как оно было, мужикам работникам и приказчику на
новых товарищеских условиях, но
очень скоро убедился, что это невозможно, и решился подразделить хозяйство.
Многое же из того, что дальше говорил помещик, доказывая, почему Россия погублена эмансипацией, показалось ему даже
очень верным, для него
новым и неопровержимым.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два часа в приемной у Жида, или то, что в первый раз в жизни он не следовал примеру предков, служа правительству, а выступал на
новое поприще, но ему было
очень неловко.
Он любил говорить о Шекспире, Рафаэле, Бетховене, о значении
новых школ поэзии и музыки, которые все были у него распределены с
очень ясною последовательностью.
Всё было, вместе с отличным обедом и винами не от русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки,
очень благородно, просто и весело. Кружок людей в двадцать человек был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных,
новых деятелей и вместе остроумных и порядочных. Пили тосты, тоже полушутливые, и за
нового губернского предводителя, и за губернатора, и за директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
Алексей Александрович расспросил, в чем состояла деятельность этой
новой комиссии, и задумался. Он соображал, нет ли в деятельности этой комиссии чего-нибудь противоположного его проектам. Но, так как деятельность этого
нового учреждения была
очень сложна и проекты его обнимали
очень большую область, он не мог сразу сообразить этого и, снимая pince-nez, сказал...
Вчера Степан Аркадьич являлся по службе в мундире, и
новый начальник был
очень любезен и разговорился с Облонским, как с знакомым; поэтому Степан Аркадьич считал своею обязанностью сделать ему визит в сюртуке.
Он знал
очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь на
новых, тем более видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
— Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он
очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это
новый, совсем
новый тон.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти
новые,
очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
— Да,
очень весело было, папа, — сказал Сережа, садясь боком на стуле и качая его, что было запрещено. — Я видел Наденьку (Наденька была воспитывавшаяся у Лидии Ивановны ее племянница). Она мне сказала, что вам дали звезду
новую. Вы рады, папа?
В детской роскошь, которая во всем доме поражала Дарью Александровну, еще более поразила ее. Тут были и тележечки, выписанные из Англии, и инструменты для обучения ходить, и нарочно устроенный диван в роде бильярда, для ползания, и качалки, и ванны особенные,
новые. Всё это было английское, прочное и добротное и, очевидно,
очень дорогое. Комната была большая,
очень высокая и светлая.
Чернобровая, черноволосая, румяная девочка, с крепеньким, обтянутым куриною кожей, красным тельцем, несмотря на суровое выражение, с которым она посмотрела на
новое лицо,
очень понравилась Дарье Александровне; она даже позавидовала ее здоровому виду.
— Да, я
очень интересуюсь этим, — отвечала Анна Свияжскому, выразившему удивление к ее знаниям по архитектуре. — Надо, чтобы
новое строение соответствовало больнице. А оно придумано после и начато без плана.
Вот все, что узнали в городе об этом
новом лице, которое
очень скоро не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал
очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела было все основано на бумагах, чтобы на словах ничего не было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать
новыми вводными и так посторонними статьями.
Княгиня
очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат, хотя бы никто не говорил ни слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с
новой живостью начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но не принимающих участия в разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.
— Хотя мне было
очень узко и неловко в
новом платье, я скрыл это от всех, сказал, что, напротив, мне
очень покойно, и что ежели есть недостаток в этом платье, так только тот, что оно немножко просторно.
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся в землю, но не молился в душе и был довольно хладнокровен; заботился о том, что
новый полуфрачек, который на меня надели,
очень жал мне под мышками, думал о том, как бы не запачкать слишком панталон на коленях, и украдкою делал наблюдения над всеми присутствовавшими.
Она сообщала, между прочим, что, несмотря на то, что он, по-видимому, так углублен в самого себя и ото всех как бы заперся, — к
новой жизни своей он отнесся
очень прямо и просто, что он ясно понимает свое положение, не ожидает вблизи ничего лучшего, не имеет никаких легкомысленных надежд (что так свойственно в его положении) и ничему почти не удивляется среди
новой окружающей его обстановки, так мало похожей на что-нибудь прежнее.
— Это не совсем справедливо, Пульхерия Александровна, и особенно в настоящий момент, когда возвещено о завещанных Марфой Петровной трех тысячах, что, кажется,
очень кстати, судя по
новому тону, которым заговорили со мной, — прибавил он язвительно.
— Извините, мне так показалось по вашему вопросу. Я был когда-то опекуном его…
очень милый молодой человек… и следящий… Я же рад встречать молодежь: по ней узнаешь, что
нового. — Петр Петрович с надеждой оглядел всех присутствующих.
Она всегда робела в подобных случаях и
очень боялась
новых лиц и
новых знакомств, боялась и прежде, еще с детства, а теперь тем более…
Контора была от него с четверть версты. Она только что переехала на
новую квартиру, в
новый дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но
очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать ни у кого ни об чем не хотел.
— Невесте идет принарядиться, — сказала бабушка: — это памятный день в жизни каждой девушки, и это
очень похвально, чтобы ее обрадовать, — от радости всякий человек бодрее выступает на
новый путь жизни, а от первого шага много зависит. Ты сделал
очень хорошо, что обрадовал бедную невесту.
Варвара не
очень крикливо обставила ее
новой мебелью, Клим взял себе все старое, накопленное дядей Хрисанфом, и устроил солидный кабинет.
«Отвратительно читает, дурак», — сердито отметил Самгин,
очень заинтересованный, и, бросив погасшую папиросу, торопливо закурил
новую, а Дронов читал...
В стране началось культурное оживление, зажглись яркие огни
новой поэзии, прозы… наконец — живопись! — раздраженно говорила Варвара, причесываясь, морщась от боли, в ее раздражении было что-то
очень глупое.
Макаров говорил не обидно, каким-то
очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как
новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это
очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Его
очень заинтересовали откровенно злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить за людями, Климу всегда казалось, что люди изменяются внезапно, прыжками, как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки не было, она перепрыгивала с черты на черту. Так же и человек: еще вчера он был таким же, как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем являлась некая
новая черта.
— Это я знаю, — согласился Дронов, потирая лоб. — Она, брат… Да. Она вместо матери была для меня. Смешно? Нет, не смешно. Была, — пробормотал он и заговорил еще трезвей: —
Очень уважала тебя и ждала, что ты… что-то скажешь, объяснишь. Потом узнала, что ты, под
Новый год, сказал какую-то речь…
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив на эфесе
очень красные кисти рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего
нового.
Зеленые глаза Варвары усмехнулись, и голос ее прозвучал
очень по-новому, когда она, вздохнув, сказала...
Торопливо рассказывая ей об арестах, он чувствовал
новую тревогу,
очень похожую на радость.
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там было скучно, хотя явились
новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка,
очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
Он чувствовал, что встреча с Долгановым нарушила, прервала
новое, еще неясное, но
очень важное течение его мысли, вспыхнувшее в этом городе. Раздраженно постукивая тростью по камню панели, он думал...
— Нет, он вообще веселый, но дома выдерживает стиль. У него нелады с женой, он женат. Она
очень богатая, дочь фабриканта. Говорят — она ему денег не дает, а он — ленив, делами занимается мало, стишки пишет, статейки в «
Новом времени».
«Каждый пытается навязать тебе что-нибудь свое, чтоб ты стал похож на него и тем понятнее ему. А я — никому, ничего не навязываю», — думал он с гордостью, но
очень внимательно вслушивался в суждения Спивак о литературе, и ему нравилось, как она говорит о
новой русской поэзии.
Эти
новые мысли слагались
очень легко и просто, как давно уже прочувствованные. Соблазнительно легко. Но мешал думать гул голосов вокруг. За спиной Самгина, в соседнем отделении, уже началась дорожная беседа, говорило несколько голосов одновременно, — и каждый как бы старался прервать ехидно сладкий, взвизгивающий голосок, который быстро произносил вятским говорком...
Самгин торопился изгнать их из памяти, и ему
очень не хотелось ехать к себе, в гостиницу, опасался, что там эти холодные мысли нападут на него с
новой силой.
Из Петербурга Варвара приехала заметно похорошев; под глазами, оттеняя их зеленоватый блеск, явились интересные пятна; волосы она заплела в две косы и уложила их плоскими спиралями на уши, на виски, это сделало лицо ее шире и тоже украсило его. Она привезла широкие платья без талии, и, глядя на них, Самгин подумал, что такую одежду
очень легко сбросить с тела. Привезла она и
новый для нее взгляд на литературу.
Мысли были
новые, чужие и
очень тревожили, а отбросить их — не было силы. Звон посуды, смех, голоса наполняли Самгина гулом, как пустую комнату, гул этот плавал сверху его размышлений и не мешал им, а хотелось, чтобы что-то погасило их. Сближались и угнетали воспоминания, все более неприязненные людям. Вот — Варавка, для которого все люди — только рабочая сила, вот гладенький, чистенький Радеев говорит ласково...
Две-три беседы с Козловым не дали Климу ничего
нового, но
очень укрепили то, чем Козлов насытил его в первое посещение. Клим услышал еще несколько анекдотов о предводителях дворянства, о богатых купцах, о самодурстве и озорстве.
Он неохотно и ‹не›
очень много затратил времени на этот труд, но затраченного оказалось вполне достаточно для того, чтоб решительно не согласиться с философией истории, по-новому изображающей процесс развития мировой культуры.
Положение писателя — трудное: нужно сочинять
новых героев, попроще, поделовитее, а это — не
очень ловко в те дни, когда старые герои еще не все отправлены на каторгу, перевешаны.
Самое значительное и
очень неприятное рассказал Климу о народе отец. В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как
новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?